Разговор об этом, по-моему, давно назрел. Что может и чего не может режиссёр, когда ставит классическое произведение? Насколько он должен следовать авторскому тексту, что он имеет право менять и что нет? В СССР всё было ясно: любое отступление от текста считалось кощунством, отсебятиной, издевательством над классикой. Иногда это объяснялось политическими причинами: так было с постановкой в Большом Драматическом театре Георгием Товстоноговым "Горя от ума" или "Гамлета" Юрием Любимовым в театре на Таганке. Власти мерещились везде намёки, ну а зрители только и ждали их и бурно реагировали на эзопов язык. Те времена ушли, теперь режиссёр — бог и царь своего спектакля. Если это талантливый и умный режиссёр — то счастье. А если это режиссёр самоутверждающийся за счёт классиков? Тогда это горе.
Сегодня такое стало повальным бедствием. Подобные тенденции появились уже лет пятнадцать назад. Приблизительно тогда я видела гоголевского "Ревизора" в постановке Владимира Мирзоева... Это было первый раз в жизни, когда я ушла из театра, не досмотрев спектакль. Состояние шока, в который привела меня постановка, долго не проходило. На сцене была "братва", которая и говорила, и действовала как настоящие уголовники во главе с Ревизором. Зал, состоящий из подростков, был "социально близок" братве на сцене. Они улюлюкали, свистели, радовались произносимым словечкам и воспринимали всё происходящее с каким-то необъяснимым торжеством. Теперь, по прошествии многих лет, я спрашиваю себя: "А может быть режиссёр имел право на такое прочтение?" Ведь чиновники в "Ревизоре" — взяточники, проходимцы, люди без чести и совести. Их нормы поведения мало чем отличаются от принципов братвы. Увидеть гоголевский мир таким режиссёр вполне мог.
Где же та грань, которую режиссёру переступать нельзя, и существует ли она вообще? Вот сделали же американцы фильм, где Анна Каренина остаётся жива. Очень часто режиссёры любят указывать в афише, что спектакль не по пьесе, например Островского, а по мотивам пьесы Островского, не по роману Гончарова, а по мотивам романа Гончарова. Тут тоже нет одного ответа. Иногда кажется, что если ты уже так меняешь произведение, то лучше пиши свой собственный сценарий и по нему ставь спектакль.
В те же приблизительно годы, что и "Ревизора", я увидела "Грозу" в ТЮЗе в постановке Генриетты Яновской. Этот спектакль стал для меня эталоном того, как надо ставить классику. Нас всех в своё время "достала" эта пьеса, входившая в школьную программу. На всю жизнь запомнилось, что Катерина — "луч света в тёмном царстве", а Кабаниха — грубый и невежественный деспот. В спектакле Яновской я увидела Кабаниху сильной и трагической фигурой. Эта ещё не старая женщина, к тому же не дурна собой, но нет у неё никакой личной жизни, по-женски завидует она и Катерине, и дочери своей Варваре. Их любят мужчины, такую женскую долю Кабаниха не прочь бы получить и для себя. Катерина же, напротив, не очень знает, чего она хочет, она слишком экзальтированна, чтобы понять реальность. Режиссёр убедила меня своим прочтением. Она не изменила в тексте ни одного слова, но очень убедительно показала: ведь к героиням можно подойти с другой стороны и увидеть какие-то ранее не замеченные черты характера. Яновская не сделала из Кабанихи милую и обаятельную натуру, а из Катерины монстра, просто она как в живописи кубизма разглядела героинь не только в анфас, но посмотрела на них из разных углов.
Каждый год с тех пор я видела новые постановки классики на московской сцене, и каждый режиссёр хотел подойти к тексту по-своему. Это абсолютно понятно. Повторять сказанное другими неинтересно и бессмысленно. Замечательна была постановка молодого режиссёра Кирилла Серебрянникова по пьесе Островского "Лес" в МХТ. Меня не смутил вдруг появляющийся детский хор, который тоненькими голосами поёт известное: "Беловежская пуща". Это было и уместно, и смешно. Разговор в пьесе идёт в частности и о лесе. Ну а "Беловежская пуща" стала с некоторых пор нарицательным понятием у российского зрителя. Сразу вызывает эмоции (Это место, где президенты России, Украины и Белоруссии подписали договор о распаде СССР).
По-другому работает мэтр российской сцены Петр Фоменко. Например, ничего не изменил он в тексте романа "Война и мир" — но выбрал для постановки три сцены: "Салон А.П.Шерер", "Марья Болконская и старик Болконский у себя в имении" и "Встреча Болконского и Безухова". Только три сцены, но режиссёру удалось передать дух романа, настрой автора и героев.
Таких удачных постановок было множество, и постепенно я пришла к выводу, что режиссёрская свобода и эксперимент только способствуют процветанию театра. В сезоне 2010 года, как и когда-то в девяностые, опять стала сомневаться. Сейчас объясню.
Например, очень молодой и очень модный режиссёр Константин Богомолов поставил в МХТ спектакль по пьесе Островского "Волки и овцы". Пошла я на него, главным образом, из-за новой московской звезды, самарской актрисы Розы Хайруллиной. Легенды о ней ходили давно, но на московской сцене она только появилась. Играла она в этом спектакле мерзавку и ханжу Мурзавецкую. Её взгляд, острый и отрешённый в то же самое время, так и сидит во мне. Она — стержень спектакля. Но речь сейчас пойдёт не о ней. Опять я испытала тот же шок, что и когда-то от мирзоевского "Ревизора". Конечно, на сцене совершенно не обязательно должен быть тип традиционной купчихи, которых мы так хорошо знаем по его пьесам. Скучно в который раз видеть обязательно унылую старую деву в ханжеском одеянии. Рая Хайруллина в черном модном костюме — это властная, стройная женщина с короткой причёской и звонким голосом. Никакого протеста у меня не возникло. Замечательно было и то, что в доме у Мурзавецкой на стене вместо икон висят деревянные стулья с зажжёнными свечами. Ну какая она верующая! Ханжа, торгующая фальшивыми векселями. А вот дальше нечто... Приходит к Мурзавецкой её финансовый помощник — Чугунов. Они деловито обсуждают свои махинации, потом деловито раздеваются, деловито совокупляются и деловито одеваются. Нет уж, не могу я так прочитать Островского. Всё-таки Островский не памфлетист, а Мурзавецкая может и могла втайне мечтать о мужчине, но вот проделать такое! Это настолько цинично, грубо и современно, что Мурзавецкой в голову вряд ли бы пришло. Дальше больше. По Островскому красотка-вдова Купавина — женщина милая, незлобливая, абсолютно не разбирающаяся в финансах. К ней заявляется тот же финансовый помощник — Чугунов. Тут опять нечто непотребное — Купавина в чёрном неглиже с хлыстом занимается с Чугуновым садомазохизмом. Ну, помилуйте! Это же абсолютное разрушение ткани произведения — на мой взгляд, абсолютно неоправданное. Я вполне могу принять режиссёрский подход, когда он показывает хищника Беркутова, приехавшего из Санкт-Петербурга, умного, образованного, циничного. Есть основа в тексте. Конечно, режиссёр натягивает струну, когда Беркутов всячески демонстрирует свои патриотические взгляды и произносит высокие речи о духовности. Однако это абсолютно оправдано тканью пьесы. У Островского волчья стая Беркутовых приходит на смену "иудушкам" Мурзавецким. Не вызывает удивления и музыка: немецкий шансон 20-30-х годов и одежда героев в красно-коричневых тонах. Беркутовы смогут осуществить идею сильной руки, всё к этому готово. Ну что ж, создание антиутопии уместно, но как помогают спектаклю намеренно грубые и пошлые сексуальные сцены? Вот тут для меня — полная загадка.
Я не могу объяснить это примитивными соображениями: привлечь зрителя. Для такого зрителя есть масса "отдушин", начиная просто от порнографии и кончая десятками театров, специализирующихся на пошлости. Подобные мотивы не для МХТ и не для режиссёра Богомолова.
Теперь, пожалуй, самое заметное явление в последнем сезоне — чеховские истории. Антон Павлович Чехов попал под настоящий обстрел... В связи со 150-летием со дна рождения Чехова 2010 год был объявлен Годом Чехова. Вообще, когда начинается празднование юбилея какого-нибудь из великих, происходит катастрофа. Так случилось с Пушкиным несколько лет назад, когда в его юбилейный год было объявлено: "Пушкин это наше всё" — и пошло, поехало.
Теперь под жернова попал Антон Павлович. За последние годы я без всякого преувеличения посмотрела десятки "Чаек", "Вишнёвых садов", "Трёх сестёр", "Дядей Ваней". Это почти всегда было захватывающим зрелищем, потому что во всех его пьесах есть тайна, к которой режиссёры подходят с разных сторон — но так как до конца выложить все карты на стол им еще никогда не удавалось, чеховская загадка остаётся.
Однако то, что происходит в этом сезоне, на мой взгляд, совсем негоже. Почему Марк Захаров устраивает роман между Раневской и Лопахиным? И совсем не в мечтах Лопахина, а в страстных поцелуях на сцене. Сам режиссёр высказался однозначно: "Режиссёр — профессия амбициозная. Режиссёру мерещится порой, что он знает о жизни что-то такое, чего не знают другие". Довольно опасное высказывание... Тогда происходит то, что происходит.
Модный и интересный режиссёр Юрий Бутусов позволяет переиначить пьесу "Иванов". Иванов пытается совершить самоубийство ещё до начала спектакля, когда занавес ещё не поднят. Потом он пытается проделать это ещё несколько раз, но каждый раз неудачно, а в конце пьесы и вовсе отказывается от попыток, таким образом изменив смысл пьесы.
Немецкая звезда, режиссёр Франк Касторф, привёз на фестиваль постановку "В Москву! В Москву!", где механически соединил рассказ Чехова "Мужики" и пьесу "Три сестры". Со сцены звучат революционные лозунги вперемежку со сленгом, между некоторыми офицерами в доме Прозоровых совсем не товарищеские, а гомосексуальные отношения, а Андрей Прохоров ставит Наташу раком и она кричит: "Скорее! Скорее!", а на киноэкране крупным планом их соитие. И что прикажете думать? Это уже даже не своеволие, более подходяще другое слово — беспредел.
Уехала я из Москвы, а чеховский фестиваль продолжался. Чехова собирались танцевать, по косточкам разбирать его биографию, не помню собирались петь или нет. Думала, что с меня хватит. Но не выдержала. Под занавес умудрилась сходить на "Дядю Ваню" в театр Вахтангова. Этим театром несколько лет руководил Римас Туминас, поднявший театр из руин. После смерти Ульянова там как-то ничего не происходило. У Туминаса каждый сезон яркие оригинальные спектакли. Только что он выпустил "Маскарад" Лермонтова. Такой красоты на сцене я не видела давно. Это не красивость, которой хлопал умилённый зритель в Большом театре, увидев лес, озеро, лебедей почти как настоящих. В "Маскараде" не было цели сделать как "настоящее", но сценограф Адомас Яцовскис покрыл сцену снегом так, что хотелось, чтобы эта картина всегда была перед тобой, чтобы всегда звучал вальс Хачатуряна, чтобы всегда катил огромный шар человек зимы.
Во вкусе режиссёру не откажешь, но вот в отношении к тексту! Не справляюсь я с режиссёрскими изысками. Говорит Туминас всё правильно. Вот например: "Болезнь состоит в том, что мы всё время ищем вора, который крадёт твоё время, обжился в твоей жизни... А Чехов призывал с этим вором подружиться — пусть себе крадёт, но не сразу, а потихоньку... Познать Чехова — значит познать жизнь, что невозможно и бессмысленно..." Могу подписаться под каждым словом. Но вот прихожу я на постановку "Дяди Вани", получившей "Золотую Маску". Дядю Ваню играет блестящий Маковецкий. О чём же ещё мечтать? Начинается спектакль и сразу становится не по себе. Помните знаменитую няню, любимицу доктора Астрова? Может это и шаблон видеть её всегда со спицами у самовара, но это по Чехову. А увидеть молодящуюся даму, беспрерывно занятую своей причёской и втыкающуюся розу в волосы перед зеркалом, это как? Какую-то такую грань с такой няней мы открываем в Чехове? Помните у Чехова: "Люди обедают, только обедают, а в это время слагается их счастье и разбиваются их жизни". Вся жизнь чеховских героев состоит из таких общих мест, а вот не вписывается такая няня в быт усадьбы Войницких. Потом мы видим Елену Андреевну, умирающую от скуки. Но почему нужно её заставлять беспрерывно замирать в каких-то неестественных позах, то ли занятую модной странной гимнастикой, то ли всё время старающуюся обратить на себе внимание? Наконец, самое больное: дядя Ваня. Да, дядя Ваня влюбился, да, это не одухотворённое чувство, а плотская страсть. Но всё-таки — он не стандартный пошляк, а милый, добрый и нелепый дядя Ваня. Почему же, объясняясь в любви Е.А., он гоняется за ней и на ходу расстёгивает ширинку? Это у Чехова? У Чехова, который испытывал жуткую аллергию к пошлости! Да, у Чехова много пошлых персонажей, но их пошлость в обыденности, а не в таких "наглядных" жестах. Уходя со спектакля, стала мечтать о том, чтобы чеховский фестиваль поскорее закончился, чтобы дали А.П. и зрителю передохнуть.
Кончить я хочу тем, с чего начала. Свобода для любого художника — это первое и необходимое условие. Но своеволие происходит тогда, когда творец возвышает своё "я", разрывая контекст времени, извращая психологию персонажей и не считаясь с тем, для кого он создаёт. "Что хочу, то и ворочу" — не должно быть лозунгом искусства вообще и театра в частности.
Добавить комментарий