Мозаика

Люси не стала бы работать в этом офисе, если бы не кот. Даже во времена рецессии эффектная секретарша, печатающая сто слов в минуту и обладающая великолепными рекомендациями от всех предыдущих начальников, имела возможность выбора. За одну неделю Люси назначили три интервью, из которых наименее перспективным она считала интервью с доктором Шагал. Во-первых, в офисе никого, кроме Шагал и администратора, не было, а Люси предпочитала работать в больших компаниях. Во-вторых, доктор Шагал была психотерапевтом, а “шринкам” Люси не доверяла. Но основная проблема была в том, что Шагал специализировалась на детских сексуальных травмах, и новая секретарша понадобилась ей только потому, что Бостонское отделение католической церкви поставило её имя одним из первых в списке рекомендованных терапевтов. После скандала со священниками-педофилами количество пациентов доктора Шагал резко увеличилось, церковная администрация требовала подробной документации, телефон звонил не переставая, и без секретарши было уже не обойтись.

Скандал потряс Люси до глубины души. Того, что она узнала из газет, было достаточно, чтобы пошатнуть её веру если не в Бога, то в католическую церковь; больше всего на свете Люси хотелось вернуться в уют и тепло Веры, забыть про кричащие газетные заголовки, списать весь этот кошмар на ошибку двух или трёх человек. Балансируя на тонкой грани между совестью и фактами, впитанной с детства покорностью и рвущейся наружу яростью, Люси до дрожи в коленях боялась ежедневных столкновений с жертвами педофилов. Мир был шаток; раскачивать его у Люси не было ни малейшего желания. Тем не менее, офис доктора Шагал был ближе всего к её дому, часы работы — самые удобные, зарплату обещали приличную. Люси решила сходить на интервью на случай, если в других местах окажутся неприемлемые условия работы.

Доктор Шагал оказалась стройной рыжеволосой женщиной с веснушками на носу. Пухлые розовые щёки и вздёрнутый курносый нос плохо гармонировали с грустными, усталыми глазами — будто кто-то по ошибке вставил хорошенькой куколке глаза Пьеро. Она задавала обычные вопросы про опыт работы, рассказывала об обязанностях секретарши в офисе, и Люси уже решила про себя, что пойдёт в компанию, где её интервьюировали вчера. Пусть там условия похуже и ехать дальше, зато обычная фирма, продаёт страховки, никаких психологических проблем, ничем не примечательная серая начальница. А тут глаза эти зелёные, мудрые, тоской наполненные, видящие всё насквозь, притягивающие и пугающие одновременно. Под взглядом доктора Шагал Люси чувствовала себя школьницей, которую вызвали отвечать невыученный урок.

В конце интервью доктор Шагал предложила Люси осмотреть офис и познакомиться с администратором. Они вышли из кабинета, повернули направо, и тут из двери ванной комнаты навстречу им плавно выплыл кот, чёрный от ушей и до хвоста... до начала хвоста — сам хвост был ярко-рыжий. Люси остановилась.

— Боже мой, я решила, что у меня обман зрения. Это он от природы такой?

— Да, таким вот уродился. Это наш Янус, талисман офиса, познакомьтесь. Надеюсь, у вас нет аллергии на котов?

— Нет, аллергии нет. Где вы нашли такое чудо?

— В приюте. Обычный беспородный бездомный кот, к тому же с нелёгким характером. Никто его брать не хотел. А я как увидела, так сразу поняла — мой зверь.

— Простите, почему? Вам понравился его цвет?

— Да как вам сказать... Да, наверное. Я сама такая, чёрная с рыжим хвостом. — Доктор Шагал улыбнулась. Глаза оставались печальными.

Янус подошёл к Люси и потёрся спиной об её ногу.

— Любопытно... — брови доктора взметнулись вверх, — он у нас к чужим с большим подозрением относится, редко к кому вот так сразу подходит. Это первый раз за много месяцев.

Доктор Шагал внимательно посмотрела на Люси.

— Я надеюсь, вы будете у нас работать. Я доверяю Янусу.

Люси посмотрела на кота и подумала, что сама она скорее рыжая с чёрным хвостом. Тем не менее, Янусу действительно хотелось доверять. Грустные глаза доктора Шагал смотрели ободряюще: они по-прежнему вызывали к доске, но теперь Люси казалось, что она хорошо знает урок.

* * *

Люси сосредоточилась на работе: отвечала на телефонные звонки, составляла расписание доктора на неделю, печатала счета и отчёты. Главное, она решила не задумываться о том, кто эти люди и зачем они здесь. И не заходить в отсек, где расположена мозаика. Этот маленький кусочек стены, запятую в конце коридора, доктор Шагал показала Люси в один из первых дней. Там в большой красивой корзине спал Янус. Раньше там также стояла копировальная машина, но несколько месяцев назад машину передвинули в комнату Джейн — администратора — а на большом пустом отрезке стены начали складывать панно. Доктор Шагал заказала где-то специальную основу, на которую можно было лепить кусочки стекла, камня или керамики, накупила разных материалов, сложила их в несколько коробок по цвету и фактуре и предложила своим пациентам творить. Работать над мозаикой предлагали только тем, кто пострадал от рук священников или других служителей церкви. У каждого был свой кусочек мозаики — физическое воплощение внутренних конфликтов. Когда мозаика будет закончена, если будет, доктор Шагал передаст её Бостонскому офису католической церкви. Она объяснила Люси, что такой вид терапии очень помогает многим пациентам.

— А почему помогает только жертвам церковнослужителей? — удивилась Люси. — А если, допустим, девочку изнасиловал не священник, а приятель брата, то ей это не нужно?

— Вы не совсем правильно меня поняли, — улыбнулась одними губами доктор Шагал, — дело не в том, кто кого изнасиловал. Если я чувствую, что выражение чувств в какой-нибудь художественной форме поможет пациенту, я всегда направляю его или её в один из известных мне классов, где этим занимаются. Просто свободная стена у меня в офисе — одна, а жертвы церковнослужителей — это отдельная группа пациентов, слегка отличающаяся от других. Когда их стали направлять ко мне в больших количествах и я осознала масштабы проблемы, то решила создать этот проект.

— А вы говорите им, какие образы создавать?

— Никаких правил. У некоторых это само получается, они знают, что “рисовать”. Другие — нет. Мне легко их понять, я сама не обладаю художественными способностями. В таких случаях я предлагаю пациенту просто выложить своё имя. Мозаика имён, когда ты знаешь, что каждое из этих имён означает, производит довольно сильное впечатление.

Люси внимательно посмотрела на панно. Очень много крестов. Кто-то выложил из осколков цветного стекла фразу “Кризис веры”, кто-то пытался изобразить лицо, осталось много незаполненных кусков, но главное — имена. Они смотрели на неё со стены. Джим, Джон, Вероника, Мария, Шелли, Анна-Мария, Том, Диана, ещё один Джон... У Люси закружилась голова.

— Можно я не буду сюда заходить? — тихо спросила она.

— Конечно можно. Это для пациентов. Я просто показываю вам офис.

Из-за угла вышел Янус, улёгся на коврик и начал тщательно вылизывать свой бок. Люси почесала его за ухом.

— Извини, котяра, не буду я сюда к тебе приходить. Хочешь, приходи ко мне сам.

* * *

Он поджидал её у входа в здание после работы. Люси помнила фамилию — Мэннинг, а вот имя... Oдин из этих, церковных, с которыми она предпочитала общаться по минимуму, вежливо улыбаться и исчерпывающе отвечать на их вопросы, не обращая внимание на внешность, одежду, выражение лица, манеры. Заставила себя не регистрировать детали, смотреть и не видеть.

Мэннинг мялся, явно не зная, как начать разговор. Люси впервые посмотрела на него внимательно. Симпатичный мужчина средних лет, волнистые каштановые волосы, робкая, чуть кособокая улыбка, добрые карие глаза, обрамлённые сеточкой морщин, здоровый цвет лица. Люси всегда обращала внимание на кожу, считая её зеркалом общего состояния здоровья. Человек с хорошей кожей вряд ли окажется алкоголиком или заядлым курильщиком, у него нормальная диета и крепкий желудок. Ещё она смотрела на руки — по рукам ведь очень многое можно сказать о человеке. Этот Мэннинг грыз ногти — до мяса, до крови, и кусал заусенцы. Физическим трудом он явно не занимался — руки были мягкие, уютные, даже красивые и, одновременно, нервные, издёрганные, неуверенные в себе. Их хотелось взять в свои ладони, сжать, успокоить.

— Миссис Чиелло, я хотел вас спросить... — пауза.

— Можете называть меня Люси.

— Замечательно, — он выдохнул и слегка улыбнулся, — а вы меня тогда — Джерри.

— Так что вы хотели меня спросить, Джерри?

— Я хотел спросить... я надеялся... мне хотелось бы знать, не будете ли вы... не согласитесь ли вы выпить со мной чашечку кофе?

— А почему бы и нет? — ответила вопросом на вопрос Люси, — только не сегодня, мне надо сына забирать из школы. Давайте в пятницу, ладно?

Она произнесла эту фразу и испугалась. Ничего предосудительного в их встрече не было, она не терапевт, а секретарша, нигде не написано, что секретарша не может... Но она ведь обещала себе, он пациент, он ходит к психиатру, Бог знает, что у него в голове, зачем ей это надо? Пожалела искусанные руки? Люси подумала и призналась себе, что сказала “да” отнюдь не из жалости: в Джерри что-то располагало, с ним хотелось познакомиться поближе. Она давно уже не встречала мужчин, которые производили столь приятное впечатление. В конце концов, что она теряет?

* * *

В пятницу Джейн заболела, и Люси пришлось кормить кота. Она присела, чтобы насыпать корм в миску, и в первый раз обратила внимание на правый нижний кусок мозаики. Кто-то выкладывал там Януса из маленьких кусочков стекла и фаянса. Туловище было уже закончено, и автор начал работать над головой и хвостом. Если бы не сочетание чёрного туловища и рыжего хвоста, Люси никогда бы не догадалась, что это чучело на четырёх ногах — Янус. “Художнику” явно не хватало таланта. Люси улыбнулась.

— Смотри, котяра, ты кому-то помогаешь вылечиться. Видишь себя?

Янус повернулся к мозаике хвостом и начал сосредоточенно жевать “Вискaс”, всем видом показывая, что столь бездарное воплощение его грациозной особы не представляет для него никакого интереса.

— Доктор Шагал, я сегодня заметила, что на панно кто-то выкладывает портрет Януса!

— Вас это поразило? — доктор посмотрела на Люси с некоторым недоумением, как будто была удивлена, что той пришло в голову завести об этом разговор.

— Просто вы сказали, что Янус ни к кому не подходит, очень настороженно относится к посторонним, пациенты его почти не видят...

— Люси, — хотя голос доктора звучал ровно, ей показалось, что она профессионально скрывает раздражение. — Я сказала почти ни к кому не подходит, особенно сразу. Со временем он ко многим привыкает. Есть пациенты, которые предпочитают, чтобы Янус находился в кабинете во время наших сессий.

— А что он делает?

— Ничего. Сидит. Иногда на полу, иногда у них в ногах, иногда даже на коленях. Уверяю вас, это не волшебный терапевтический кот, а самый обычный.

— Но им помогает?

— Им помогает то, что они считают, что им помогает. Нет, на результат лечения он никак не влияет, просто способствует более расслабленной атмосфере в офисе. Многие усматривают параллели между его цветом и своей жизнью, видят в цвете некий символизм, начинают рассуждать на эту тему, я задаю направляющие вопросы... честно говоря, очень часто Янус помогает мне.

Доктор Шагал мельком взглянула на Люси и поднялась со стула.

— Извините, мне надо уходить. До завтра.

Люси медленно стягивала с себя “офисные” туфли на высоких каблуках чтобы переодеться в уличные, с плоской подошвой. Она собиралась признаться доктору, что Джерри Мэннинг пригласил её на кофе, хотела спросить совета, может даже выведать, не опасен ли он, но что-то в поведении босса сегодня не располагало к откровенности. Ей явно было неуютно обсуждать Януса. Странно — кот как кот, ну, выкрашен странно, подумаешь... Ладно, про Джерри она спросит как-нибудь в другой раз.

* * *

Джерри привёл её в маленькое уютное кафе рядом с Бостонским колледжем. Здесь подавали отменный африканский чай в толстых фарфоровых чашках, делали вкусный кофе и брали меньше денег, чем в надоевшем Старбаксе. Он заказал кофе без молока и сахара, она — чай, оба — по куску бананового пирога. Они сели в угол, подальше от двери, и начали тихо разговаривать.

— До того, как я скажу что бы то ни было, я хотел бы прояснить одну вещь. По поводу своего лечения.

Люси сосредоточенно отламывала кусок пирога вилкой.

— Во-первых, это действительно было. Я не из тех, кто мог бы выдумать нечто подобное ради денег. Во-вторых, это было три раза. Только оральный секс, больше ничего. Отец Гэгнон. В-третьих и главное, я нормален и не опасен. В двадцать с чем-то лет у меня был кризис, сорвался, принимал наркотики, не мог закончить колледж... Но с тех пор всё выровнялось, я работаю в страховой компании, нормально зарабатываю, пару лет назад получил, наконец, свой диплом. Я не могу заниматься любовью в темноте, у меня есть пара мелких фобий, но в целом я здоров. Доктор Шагал очень помогла мне в последние месяцы. Пожалуйста, не волнуйтесь за свою безопасность.

— Спасибо, я очень ценю вашу честность, — Люси смогла, наконец, посмотреть ему в глаза. — А можно я задам вам дурацкий вопрос?

— Вы же знаете, что я отвечу. Нет дурацких вопросов.

— Скажите, Янус принимает участие в ваших терапевтических сессиях?

— Да нет... Он пару раз находился в комнате, но я не большой любитель котов, — Джерри звучал слегка растерянно. — А почему вы спрашиваете? При чём тут кот?

— Просто эта мозаика... Вы ведь тоже выкладываете мозаику?

— Да, у меня там посередине кусочек. Инициалы просто и крестик маленький.

— Там внизу кто-то выкладывает портрет Януса.

— Я видел. Ну и что? Кто-то любит котов. Не важно ведь, что выкладывают, лишь бы что-то.

— А скажите, эта мозаика — она действительно помогает?

— Сложный вопрос, — Джерри медленно отхлебнул глоток кофе, положил в рот кусок пирога, тщательно его прожевал. — Наверное, некоторым помогает. Кому коты, кому трудотерапия, кому мозаика. Мне помогают разговоры с доктором Шагал, попытки разобраться в себе, чтобы найти корни своих проблем и выкорчевать их.

— Простите, но зачем тогда вы принимаете участие в проекте?

Джерри поставил чашку на стол и внимательно посмотрел на неё.

— Люси, вы католичка?

— Да, но разве...

— Скажите, — он перебил её, — вы понимаете разницу между теми, кого изнасиловал прохожий на улице, или кому дядюшка залез в трусы в двенадцатилетнем возрасте, и жертвами священнослужителей, особенно католических священников?

— Я понимаю, что священник — наместник Бога на земле, но мозаика...

— Люси, я вырос в очень религиозной семье. Думаю, что сделай со мной такое собственный отец, это отразилось бы на мне меньше. Родителей мы боготворим в детстве, но уже годам к девяти-десяти понимаем, что они несовершенны. Священника мы называем Отцом. Он фактически святой. Он не может сделать ничего плохого, неправильного. Священник для нас — символ веры, мостик между нами и Богом. А если на вере построена вся твоя жизнь, то крушение веры — это... — Джерри взял чашку обеими руками и сделал несколько больших глотков.

— Джерри, я всё понимаю, я сама в этом выросла. Если бы меня, не дай Бог, изнасиловал отец, я могла бы рассказать маме, и, наверное, рассказала бы. А если бы священник — никому бы не сказала, да и не поверил бы никто. Но я ведь спросила про мозаику.

— А мозаику мы делаем для них. То есть кому-то это помогает в лечении, и слава Богу, но мест для художественного самовыражения вокруг — пруд пруди, и доктор Шагал спокойно направляет туда пациентов. Но эту мозаику она хочет отдать церкви как наглядное пособие — пусть видят, что наделали.

— Она сказала мне то же самое. Вы думаете, они увидят?

— Надеюсь, — глубоко вздохнул Джерри, — надеюсь. Иначе они потеряют всё или почти всё... Вот вам не надо объяснять, что у нас, католиков, особое отношение к священникам, это не еврейские раввины, не мусульманские имамы и не протестантские проповедники. А уж епископам и архиепископам это тем более объяснять не надо! Они не могли, не могли, — голос Джерри сорвался, он закашлялся, потом продолжил, — не могли не знать, что крушат веру. В конце концов, извините, что я опять лезу в сравнения, но если бы вас изнасиловал дядя, то вы бы просто знали, что ваш дядя — педофил, сволочь, преступник. Такие были, есть, будут. Это не влияет на ваше представление о мире. В детстве влияет, конечно, но потом, во взрослом возрасте, терапия легче идёт. Если бы я думал, что просто попался один такой священник, гнилое яблоко — мне бы легче было. Но когда узнаёшь, что их много, что об этом знали, что десятилетиями заминали скандалы, что этих священников переводили из одной церкви в другую...

Люси молчала, судорожно сжимая в руках чашку.

— Люси, простите, я пригласил вас на кофе, а сам...

— Я поэтому и не хотела идти работать к доктору Шагал, — тихо начала Люси, — чтобы не связываться со всем этим. Я никогда не была жертвой педофилов, ни о чём не знала, а когда узнала, то очень старалась не думать об этом, не смотреть телевизор, не читать газет, потому что тоже выросла в религиозной семье, и мир мой вращается вокруг католической веры. У меня такое ощущение, что вера — это мой стержень, а окружающий мир долбит по нему, долбит, и он уже еле-еле держится. Если он обвалится, то не останется ничего... А вам его всё-таки обвалили, судя по всему.

— Да нет, не совсем. Я восстановил веру по кусочкам. Помните Януса? Пусть вся жизнь будет чёрная, но пока есть рыжий хвост и можно за него держаться, мы выплывем. — Он помолчал. — Я чувствую, что после этой беседы вы не захотите со мной больше видеться. Вот никак я не научусь говорить о милом и приятном...

— Джерри, вы не правы. Я как раз рада, что мы поговорили на эту тему. Вы не долбите по моей вере, вы поддерживаете её. Если уж вы сохранили веру...

Люси протянула руку и накрыла ладонью его пальцы. Ей вдруг очень захотелось погладить эти истерзанные ногти, нарастить их, вылечить. Джерри сидел, не двигаясь, глядя в давно пустую чашку, боясь выдохнуть.

— Давайте пойдём куда-нибудь на следующей неделе, — предложил он.

окончание следует