Бывает удивительное стечение чисто календарных обстоятельств. В нынешнем году исполняется 250 лет со дня рождения человека, которого в сокращенном светском варианте звали Вольфганг Амадей Моцарт. В этом же году в нью-йоркской Меккке искусств — манхэттенском Линкольн-Центре — проводился юбилейный сороковой ежегодный фестиваль “Mostly Mozart”. Ежесезонный ажиотаж вокруг события повторился, и юбилей тут был ни при чем. На Моцарта очарованные идут по причине абсолютно очевидной: гений пребывает гением. Настоящее продолженное время.
От него остались портреты — но ни один не отличается визуальной законченностью черт. Как и собственно образ композитора: для многих Моцарт был и остается полумальчишкой в парике и камзоле, которому по господней прихоти выпало, доводя завистников до бешенства, писать много и легко. И даже легенда о черном человеке, заказавшем композитору убийственный “Реквием”, не вполне вытесняет в нашем воображении, жаждущем радости, кинематографического насмешника Амадеуса. Время, однако, летит, страсти кипят, появляются новые гипотезы.
В нынешнем году вышло несметное количество книг и исследований, посвященных творчеству Моцарта. Музыкальный критик Петер Хойт живо и убедительно рассказал о том, что при жизни композитор был, оказывается, известен как автор “трудной музыки” — настолько трудной для восприятия, что недалекий заказчик, взбешенный гармонической сложностью так называемого “Диссонансного квартета”, в сердцах швырнул партитуру себе под ноги... (А помните ли восклицание испуганной августейшей особы из формановского “Амадеуса”: “Слишком много нот!”) В самых ранних исследовательских работах о Моцарте с долей некоторого неодобрения писали как об “интеллектуале”. В середине девятнадцатого века произошло смещение оценок в сторону другой крайности: на фоне бурных музыкальных фантазий композиторов-романтиков произведения Моцарта стали казаться слишком безмятежными, едва ли не примитивными. Сложилось даже мнение, что композитор вообще не затрудняет себя работой мысли. Сам Чайковский, истово поклонявшийся Моцарту, написал об этом в осторожно-позитивном смысле: творец, дескать, не заражен излишними изысками...
Спустя еще век — ставить ли нам свою упрямую точку, утверждая, что уж мы-то доискались, добрались до истины и поняли, какой источник питал воображение гения? Самоуверенные, возможно, и наберутся лихой смелости — но, полагаю, истинно посвященные не станут спешить с мнениями-оценками: пусть права будет музыка, а не слова.
Пусть будет права... Француз Луи Лангри стал музыкальным директором фестиваля в 2002-м году. Наследие ему досталось тяжелое: оркестр “Моустли Моцарт” был известен не столько чистотой звучания и слаженностью, сколько амбициозностью и своенравием исполнителей, которым новое начальство с его профессиональной требовательностью пришлось не по вкусу. В результате забастовки исполнителей один из предыдущих фестивалей оказался практически парализован, состоялось лишь несколько выступлений добровольцев, отказавшихся от гонораров. После долгих сидений за столом переговоров мир был отчасти восстановлен — но еще не один сезон оркестр “Моустли Моцарт” звучал как, извините, сборная керосинщиков... Парижский маэстро несколько осунулся на нью-йоркской раскаленной сцене, но позиций не сдал. Когда в этом году я услышала, как скрипки прозрачно вступают в первой части моцартовского Концерта Ре-мажор, как легко вторят им духовые, то поняла: чудеса бывают. Неистовый Лангри научил музыкантов — музыке.
...Концерт Ре-мажор для фортепиано с оркестром, созданный в 1788-м году, носит название “Коронация” — так же, как и Месса До-мажор, исполненная в тот же вечер. Для бедствующего в тот период Моцарта создание концерта было не просто данью старой европейской традиции, предписывавшей процедуре передачи власти проходить помпезно и роскошно, а сопровождавшей ее музыке звучать соответственно. У композитора, по большей части простодыры, на этот раз были сугубо практические соображения. Когда после смерти Иосифа Второго в 1790-м году на австрийском троне происходила смена власти, Моцарт всерьез надеялся, что новый правитель его заметит и пригласит на придворную должность. Но взошедший на престол Леопольд, брат умершего, отнесся к концерту равнодушно. Исследователи в будущем назвали это произведение “простоватым” — но звонкое название “Коронация” сохранилось.
Насколько все просто? Концерт написан в традиционной трехчастной форме. Первая начинается с мелодически многоцветной разработки, но и собственно оркестровая мелодия, и последующая фортепианная партия не перерастают ни во что более значительное, нежели их первые и единственные варианты. Но, как известно, ересь неслыханной простоты зачастую есть гениальность. У рояля в тот вечер царил великолепный Гаррик Ольссон, сполна подтвердивший вышесказанное. Ольссон известен умением делать невероятное из элементарного. Его мастерство детализации и тончайших нюансов может открыть бездны в любом бесхитростном мелодическом построении. “Коронация” — состоялась.
Месса До-мажор была написана Моцартом гораздо раньше, в 1779-м году, еще до переезда в Вену. В провинциальном Зальцбурге (который ныне кичится тем, что был родиной гения, а в свое время и не думал его признавать...) центром музыкальной жизни была церковь, а не княжеский двор, и духовной музыки там писалось Моцартом гораздо больше, чем в последующие годы в столице. Исследователи не имеют единого мнения о том, по какому поводу Месса До-мажор была создана — есть версия о том, что она была заказана для ежегодной коронации статуи святой девы в пилигримской церкви возле Зальцбурга — был и такой ритуал. Эта коронация ежегодно благословлялась Папой Римским, и музыка требовалась одновременно сакральная и радостная. Есть и еще легенда о том, что в 1791-м году император Леопольд Второй — тот самый, не пригласивший бедствующего гения ко двору, — путешествовал в Прагу для принятия звания короля Богемского. Его сопровождал придворный композитор с пугающим именем Антонио Сальери, который, как ни странно, возил с собой партитуру Мессы До-мажор Моцарта и самолично дирижировал ее исполнением в пражском соборе. Стены мифа не в первый раз дают трещину.
...Краткость и блеск — этого требовал архиепископ зальцбургский, и Моцарт написал каждую часть именно так — сжато и ярко. Литургический текст лаконичен, мелодии не имеют контрапунктического развития. Настроение торжественности сменяется горечью и гневом лишь при упоминании распятия Спасителя, но все возвращается к чистой радости и восславлению Создателя.
Концертный хорал Нью-Йорка звучал слаженно и мощно. К сожалению, из четверых солистов только Хей-Кванг Хон, кореянка американского происхождения, прекрасное сильное сопрано, заслуживала совершенно искренних восторгов. Меццо-сопрано Сюзанн Менцер звучало достаточно глухо, “фоново”, а мужские голоса (при том, что ни тенор, ни бас не были с улицы) — вообще на уровне студенческой студии.
...На следующий вечер мы счастливо попали в музыкальную гостиную Стэнли Каплан, где маэстро Ольссон — море обаяния и приязни к слушателям — объяснил, что его жизнь — это сдача себя в желанное рабство великому последователю Моцарта — Бетховену. Он сыграл три фортепианные бетховенские сонаты. Отдадим дань справедливости: не было в тот вечер в его игре гениальной отточенности, была лишь мудрая зрелость. И это свидетельствовало о том, что и мы, и мир, слава богу, не схемы, несовершенство возможно, и нет ничего конечного — видимо, потому тропы к высотам гениев не зарастают, ищется идеал.
Жанр фортепианного концерта в том виде, в котором мы знаем его сегодня — яркий “расцвеченный” диалог солиста и оркестра, бурная переменчивость музыкальных настроений и тем, — зародился в Вене, куда не признанный родным заштатным Зальцбургом малоудачливый Моцарт перебрался с семейством в 1781-м году. Ни один из европейских городов — исключая разве что Лейпциг, где еженедельно прихожане церкви святого Фомы слушали новую кантату Баха — не оказался так безумно избалован музыкальными премьерами: за четыре года Моцарт вынес на суд венской публики двенадцать (!) новых концертов, включая “демонический” Ре-минорный и безмятежный созерцательный Ре-мажорный №21. По сухому названию вы можете его не вспомнить, но как только раздадутся первые такты второй части — Анданте — ни у кого сомнений не возникнет: вот оно... Нисходящее ломаное арпеджио, небесный покой выверенной гармонии, диссонансы на грани светлейших слез — вот что такое Анданте второй части. Слово “хит” далеко не всегда имеет негативно-ругательный смысловой оттенок. В этот вечер за фортепиано царил Алексей Любимов, за пультом — молодой британец Дуглас Бойд. И явленное ими исполнение известного продемонстрировало ту степень пианистической и дирижерской свободы, когда сам факт “хита” никого не смущает и не сковывает. Отточена была каждая нота... Оркестр “Моустли Моцарт”, как уже было замечено выше, стал в этом сезоне играть на весьма достойном уровне, переборов малопочтенную репутацию серого и скандального коллектива.
 |
|
|
|---|
Выпускник Московской консерватории, один из последних учеников Генриха Нейгауза Алексей Любимов — признанный авторитет в сегодняшнем мире классической музыки, хотя для любителей авангарда он также остается в числе ведущих исполнителей. Его репертуар — это музыка барокко и такие далекие от канонической классики композиторы двадцатого века, как Шенберг, Стокхаузен, Лигетти, Шнитке, Губайдуллина... В 1968-м году он играл в Москве новые произведения Джона Кейджа и Терри Райли. (Не буду рассказывать о том, что такое минимализм в музыке — это надо слышать, но только если очень хочется: слишком уж мизерное количество выразительных средств используется создателями, слишком многое приходится дорисовывать раздраженному воображению... С легкостью могу понять, почему подобный нетривиальный репертуар так “завел” московских идеологических цензоров, ничего, кроме какофонии, в этой музыке не услышавших...) В семидесятых годах прошлого века карьера бескомпромиссного Любимова постепенно пошла к закату. Но он не дрогнул и нашел в себе мужество организовать Московский Барокко-квартет. Когда же началась благотворная на конкретный исторический момент перестройка, он организовал в Москве авангардный фестиваль “Альтернатива”. Сегодня Алексей Любимов гастролирует по миру, не кланяясь пограничным столбам. Имена дирижеров и названия оркестров планеты, с которыми он выступал, могут занять полную страницу, если не более, равно как и названия фирм звукозаписи, с которыми он работал. Любимов записал полное собрание сонат Моцарта, произведения Шуберта, Шопена, Бетховена, Брамса...
 |
|
|
|---|
Звезда его соотечественницы скрипачки Лизы Батиашвили (живущей ныне уже в Германии) взошла гораздо позже — в середине девяностых, когда девочка-подросток получила вторую премию на конкурсе Яна Сибелиуса в Хельсинки. Сегодня она заняла прочное место на международной сцене, выступая с ведущими оркестрами мира под управлением самых ярких дирижеров — Юрия Темирканова, Владимира Ашкенази, Кристофа Эшенбаха, Зубина Меты... Ее дебют с Лондонским симфоническим оркестром два года назад повлек за собой настоящий шквал приглашений в различные турне и на фестивали: расписание Лизы уже заполнено на несколько сезонов вперед.
На фестиваль “Моустли Моцарт” она привезла Первый концерт известного финского композитора Магнуса Линдберга для скрипки с оркестром — произведения, на написание которого нашего сорокавосьмилетнего современника подвиг, как сказано в аннотации, Моцарт.
Многим слушателям Линдберг известен не был. Не могу с полной уверенностью сказать, чего мы ожидали. Лиза Батиашвили взяла первую ноту, прозвучавшую несколько странно — как сквозь непрошеный посторонний шум... А дальше оркестр не поскупился на новые шумовые эффекты, которые обрушились один за другим вне всякой внутренней логики (и даже, позволю себе сформулировать, вне эмоционального алогизма тоже...). Отрывочные пассажи бурно варьировались, не приходя ни к какой гармонии — вскоре стало ясно, что музыку придется, что называется, “додумывать”. И длилось это томительных двадцать пять минут. Временами казалось, что беспорядочный оркестровый шквал создает некое настроение: скажем, для иллюстрации какого-нибудь фильма ужасов такое, может, и сгодилось бы. К сожалению, не более. А божественно хорошенькая Лиза продолжала мучить свою скрипку Страдивари 1709 года: малопостижимое творение оказалось весьма сложным технически. Но не было восторга на наших недоумевающих лицах...
Теперь настало время слегка повеселить читателя. Сей, с позволения сказать, концерт был заказан устроителями фестиваля специально к событию — потому не превознести его в программке означало бы уронить лицо. И знаток позволил руке размахнуться: “Линдберг — композитор, который творит прямо из гармонии и ритма. Мелодическое выражение — скорее вертикальная проекция гармонических структур, нежели отправной пункт...” Кому непонятно насчет “вертикальной проекции”, не расстраивайтесь — сейчас будет еще круче: “Линдберг не заинтересован в том, чтобы интригующие моменты следовали один за другим — он хочет, чтобы его творение имело основную связующую логику. Структура необходима для того, чтобы дать свободу творческой фантазии композитора”. Вот это правда: фантазии — хоть делись, но со связующей логикой, а особенно с музыкой — серьезные проблемы. Далее — более: “Даже длясь в течение двадцати пяти минут как некое целое, концерт делится на три части, подобно концертам Моцарта”. На языке идиш для такого правомерного сравнения существует меткое слово “хуцпа”, означающее особое изощренное нахальство... Первая, самая длинная часть, по уверению автора панегирика, “показывает различные стороны базового материала, включая наиболее характерную тему, в данный момент еще скрытую”. Остается лишь гадать, как можно “показать” и “включить в себя” скрытое... Средняя часть названа “архаическим хоралом”, заключительная — “игривым скерцо”. Можно было бы согласиться, если бы и хорал, и скерцо не походили на сочетание воя пожарной сирены с лязгом работающего экскаватора...
Словно пытаясь оправдаться за чудовищную профанацию явно навязанной программы, Лиза Батиашвили, пришедшая в приветливую гостиную Стэнли Каплан на часовой “концерт после концерта”, кинулась, как в чистый ручей, в светлые пассажи моцартовской Сонаты Фа-мажор. Место за фортепиано занял божественно темпераментный немецкий пианист Ларс Вогт — и оба вознаградили публику за двадцать пять минут предшествующей жути. Соната для скрипки и фортепиано Ля-мажор также прозвучала ярко и свежо. Тонкие ценители, вероятно, могут отметить, что собственно звук — пока еще не самая сильная сторона живой и техничной Лизы. Но ведь в двадцать с небольшим музыкант, даже пребывающий в почете и славе, вполне может продолжать шествие к высоте.
Подведем итог: фестиваль состоялся, и был он хорош. Отчего в его канву вплелась грубейшая нить фальшивой поделки, остается лишь гадать. Но утешимся: кто-то может посвятить Моцарту многозначительную чушь — но все это будет пустыми хлопотами, не заслуживающими даже случайного интереса. Вольным воля ценить музыку, а не умные разговоры о ней и не притворство. И не расставаться с чудным попутчиком “божеской выпечки...”
Добавить комментарий