Мы — были

[Продолжение. Начало “Чайка”, № 1 , от 10 января 2003 г. , № 16 (51) от 19 августа 2005 г. - № 22 (57) от 18 ноября 2005 г.]

При Андропове, было решено: хватит праздношататься и болтать! Нужно срочно выводить страну из тупика. Конечно, о том, что страна в тупике, нигде официально не говорилось. Но в докладе нового генсека, посвященного 100-летию со дня смерти Маркса (14 марта 1983 г.), имелись изумительные места.

В этом докладе Андропову удалось открыть нечто чрезвычайное. Он пошел на немыслимую ревизию советской идеологической доктрины — отказался от принятого и затверженного термина “развитой социализм”, введенного под эгидой Брежнева. Выяснилось, что СССР еще в самом начале пути к настоящему социализму. Да, оказалось, что СССР только что вошел в длительный исторический период совершенствования социализма. Это поразило всех, кто имел маломальскую память и мог анализировать основные установки партии. Ведь получалось, что в 1961 году страна вступила в фазу “развернутого строительства коммунизма”, а эта фаза уже выше всякого социализма и начинается после его построения. Но скоро, в 1966 году, новый генсек Брежнев, заменивший строителя коммунизма Хрущева, сообщил о достижении стадии развитого социализма.

И вот теперь, спустя еще 17 лет, народ вдруг узнает, что страна только-только приступила к совершенствованию того, что уже и так вполне развито и, стало быть, совершенно, а еще раньше было уже полностью построено и превзойдено второй ступенью (коммунизмом). Получалось, что время как бы двинулось вспять. По логике вещей, спустя какое-то время, нужно было бы строить капитализм. Так оно на самом деле и случилось, но разве этого хотел бывший шеф КГБ, а в данный момент (в 1983 г.) главный зодчий совершенствующегося социализма? Такое открытие мог сделать только неофит, только генсек с незамутненным разными теориями сознанием. И то правда: его официальная биография загадочна и совсем не проясняет вопроса о его образовании.

Только в новые времена стало известно, что многие годы агентура КГБ внедряла в массовое сознание, хотя это делалось для Запада — вот, мол, какой, неординарный человек нынче руководит! — образ Андропова-интеллектуала. Дескать, английский и немецкий знает, джазом увлекается. На самом деле он не окончил даже начальную школу и среди членов Политбюро имел самый низкий образовательный уровень: по достоверным сведениям, два класса. О его аскетическом образе жизни тоже слагали легенды. Не пил, не курил, не флиртовал, терпеть не мог в фильмах даже намеков на сексуальные сцены, никто не слышал от него анекдотов, он их тоже не терпел.

Причитавшуюся ему надбавку к жалованию за звание генерала армии полностью отдавал детским домам. Вобщем, любил детей, как Ленин. Но еще больше он любил идеалы социализма. Готов был отдать за них жизнь. Особенно чужую. Настоящий Великий Инквизитор.

Не только образование, но даже происхождение Андропова было партийной и государственной тайной.

Сергей Семанов, историк, автор исследования “Андропов” (1995), пишет: “Помню, всех поразило тогда: его национальность никак не была обозначена. Никак. Это было неожиданно, ибо не только партийные верхи, но и космонавты без этой анкетной приметы перед народом еще не выступали. Ясно и то, что без ведома самого новоиспеченного Генсека такое было бы невозможно. С тех пор болтают разное, причисляют его и к грекам, и к евреям, и к северокавказцам, но это пока одни сплетни. Только узнав о его родителях и родне, можно будет что-то определенное установить. Но это — не сегодня и вряд ли даже завтра”.

Это “сегодня и завтра” наступило. “Страшная” тайна раскрыта. Андропов — этнический еврей по отцу (Владимир Либерман) и матери (Евгения Файнштейн). Папа после революции сменил фамилию на Андропов, как будто предвидел последующий карьерный взлет сына. Сам Андропов так говорил своему доверенному врачу, главному кардиологу страны Евгению Чазову: “Они пытаются найти хоть что-нибудь дискредитирующее меня. Копаются в моем прошлом. Недавно мои люди вышли в Ростове на одного человека, который ездил по Северному Кавказу, местам, где я родился и где жили мои родители, и собирал о них сведения. Мою мать, сироту, младенцем взял к себе в дом богатый купец, еврей. Так даже на этом хотели эти люди сыграть, распространяя слухи, что я скрываю свое истинное происхождение. Идет борьба, и вы должны спокойно относиться к разговорам. Но я постараюсь, чтобы эти ненужные сплетни прекратились”...

Всякий новый генсек, учинив разгром своих предшественников, тут же припадал к чистому роднику бессмертных ленинских идей. Получались забавные лакуны: Ленин, а потом сразу Хрущев. Мимо Сталина, который извратил ленинизм и наломал дров. Потом сразу верный ленинец Брежнев, а Хрущев с его волюнтаризмом сразу в беспросветной лакуне. Да и Сталина ведь не восстановили.

Андропов также похерил Брежнева (и прочих). Он начал делать это еще при жизни Брежнева, снимая глушение с западных радиопередач, которые в это время разоблачали брежневскую семейку или читали сатиру Виктора Голявкина “Юбилейная речь” из “Авроры” за декабрь 1975 года. Последним таким новатором, ведущим прямое родство от Ленина, стал Горбачев.

Все они равно коленопреклоненно припадали к живительным ленинским истокам. Восстанавливали ленинские нормы. Продолжали славные традиции Октября. Пели: “Есть у революции начало, нет у революции конца”. Именно оттуда, от первого верстового столба, мы пойдем верной дорогой. И снова шли в какую-то совершенно неведомую им чащобу. Это бродяжничество продолжалось 70 лет, пока не просветлело в умах самих высших партайгеноссе, и они как бы внутренне воскликнули: а вдруг этот Ленин никакой не гений? А просто властолюбивый революционер? Да и его крестный отец Маркс: вдруг и он вовсе не пророк и провидец будущего, а фанатик своей идефикс? Вот тогда и рухнул СССР.

Но вернемся к временам Андропова.

Первый этап возвращения к ленинским нормам прошел успешно. Андропов провел крупнейшую с 30-х годов ротацию партийных кадров и учинил показательное избиение на верхах коммунистической власти — в аппарате ЦК и в Совете министров: он бросил на низовку больше трети высокопоставленных чиновников, 18 союзных министров, а из 150 областных партийных бонз уволил 47, то есть, тоже треть.

Потом Пленум вывел из ЦК КПСС бывшего министра МВД Николая Щелокова и первого секретаря Краснодарского крайкома Сергея Медунова “за допущенные ошибки в работе”. Щелокова выгнали из партии и лишили всех наград. Осенью 1984 года они с женой застрелились. Был отстранен от должности его зам, зять Брежнева Чурбанов, покончили с собой министр МВД Узбекистана Эргашев и его зам Давыдов (двумя выстрелами в висок, а?), уже произвели обыск у бывшего секретаря Президиума Верховного Совета Георгадзе. Добрались даже до кормушки: был расстрелян директор Елисеевского гастронома Соколов, поставлявший продукты “с черного крыльца” всяким партийным бонзам, неприятным Андропову.

Народ ликовал: вот так-то, будут знать эти начальнички. Но быстро добрались и до народа. Уже лежа в клинике, Андропов написал большое как бы философское стихотворение, в котором читаем такие строки:

Вот автор бессмертных строк, сидя на заду, а потом и лежа, будучи подключенным к искусственной почке, придумал хватать всех праздношатающихся по баням, магазинам и кино в рабочее время и применять к ним административные меры, чтобы они на рабочем месте “длительно совершенствовали социализм”.

Это было его первым крупным общественным свершением.

Мы тогда каждую неделю ходили в Кадашевские бани: там у нас был своего рода клуб¹. Два часа в отличных условиях, несколько помещений, холодильник, телевизор, спорткомната, бассейн, телефон. И это всего по 2 рубля с участника! Народ подобрался отменный: известный философ Лев Баженов, доктор физ.-мат. наук и лучший знаток русской философии начала XX века Сергей Хоружий (он был переводчиком и автором комментариев к “Улиссу” Джойса), владелец самой крупной в Москве философской библиотеки Сергей Половинкин, редактор журнала “Московская патриархия” Женя Полищук, геофизик Саша Земцов и еще несколько отменных знатоков. В гости приходили внук Флоренского Павел, композитор Вячеслав Артемов, миллионер из Германии, владелец фабрики сканирующих устройств Курт Миттельфельнер... — сейчас всех не упомнишь. Я там был своего рода политическим комментатором и информатором. В 10 утра, по прибытии, все сидели в простынях, как в тогах в римском сенате. “Так, Валерий, сообщай, что нового в мире и к чему все это клонится?”

Во время одного из таких заседаний к нам тоже ввалились милиционеры. Почему в рабочее время в бане? Так у всех же нет жесткого расписания. Сейчас нет занятий. Или свободный (так называемый, библиотечный) день. Показываем свои пропуска, удостоверения личности. “А-а—а-а... Ну, ваше счастье”. Да, а вот многим начальничкам от таких набегов не поздоровилось.

Вторым свершением Андропова стало такое: для укрепления идеологических основ социализма он решил провести ряд политических процессов над теми, кто должен был бы по долгу службы крепить идейные ряды, а вместо этого умничал. Готовились именно показательные процессы. Они уже начались — для начала с диссидентов. Крупных-то уже не было: Солженицына и Галича давно выслали, Сахарова сослали в Горький. Буковского и генерала Григоренко засадили в сумасшедший дом, Чалидзе, Жорес Медведев, Турчин и еще несколько диссидентов эмигрировали. Впрочем, эмиграция была мечтой и основной целью большинства правозащитников-отказников.

Да и поменьше рангом посадили: Щаранского, Шихановича, Кронида Любарского, Великанову (троих последних — за “Хронику текущих событий”), ну, еще Сергея Ковалева, еще скольких-то.

Вся эта вакханалия глупости, которую проводил Андропов, еще будучи главой КГБ, говорит о его недалеком государственном уме. Он не мог сообразить, что все диссиденты, вместе взятые, не составляют и миллиардной доли опасности для страны (точнее, режима) по сравнению с ее нелепым экономическим устройством, с ее фатальным членением по национальным республикам и амбициями местных “первых парней”, разорвавших страну на 15 частей, по сравнению с тратами всех сил на “оборону” и помощь “социалистическим” странам Африки, Азии и Латинской Америки. Опасность диссидентов была пренебрежимо малой, даже по сравнению с работой западных радиостанций. Да и что это за такая деятельность этих диссидентов? Выпуск “Хроники текущих событий”, в которых просто перечислялись имена посаженных, фамилии следователей и судей? А вы не сажайте, вот и материал для “Хроники” исчезнет. Да и кто ту “Хронику” не только что читал, а видел? Только сами диссиденты. Читать-то ее было примерно то же, что читать телефонный справочник. А ведь ликвидация этой несчастной “Хроники” была чуть ли не главным делом и свершением 5-го управления КГБ. Сотни обалдуев-сотрудников много лет только и занимались слежкой да обысками по 24-му делу — выискиванию этой “Хроники”.

А уж его “реформы”... Впрочем, их и не было. Андропов и к Косыгину с его более, чем скромными реформами, относился с отвращением.

Андропов не скрывал своего намерения вернуться к “позитивным идеям” Сталина. В ЦК готовили постановление о реабилитации “вождя народов”, предполагалось, в частности, переименовать Волгоград в Сталинград. Казенные юристы начинали поговаривать о введении уголовной ответственности за прогулы и даже опоздание на работу. Ну, а дальше — тоже испытанный способ поднятия экономики и уровня жизни трудящихся — ГУЛАГ.

Вобщем, не случайно Андропов остался в народной памяти в таких анекдотах:

В СССР и Польше стали популярны два новых танца — ярузелька и андрополька. Исполняя первую, руки держат по швам, вторую — за спиной.

Убедившись, что 15 лет нелепых преследований не оздоровили ни экономику, ни идеологию, Андропов пришел к выводу о широком охвате трудящихся. И был дан приказ о тралении по всему фронту.

Меня это коснулось так. Где-то в 1982 году заехал к сестре Тане, а там небольшой сбор. Оказалось — Владимир Альбрехт рассказывает, как себя вести на допросах. То был собранный им коллективный опыт. Я краем уха послушал, да и пошел на кухню. Эти рассказы были изданы в виде маленькой брошюрки в парижском издательстве “А-Я”. Больше всего мне там понравился эпиграф:

Потом Альбрехт вдруг мне позвонил (номер у кого-то взял) и спросил, нет ли у меня эпоксидного клея. Есть. Приехал — на другой конец Москвы. Обозрел мою библиотеку. Отбыл с клеем. Говорю об этом потому, что (по его словам) ему на допросах предлагали дать на меня показания (какие книги, мол, видел), но он как партизан ничего не сказал. Так ли, нет — я лично не знаю.

Через примерно полгода услышал, что он арестован (зимой 1982 или весной 1983 года) — за вот такие лекции “Как быть свидетелем”. Через еще пару месяцев я получаю повестку к следователю Воробьеву. Зачем — не сказано. Получил я ее по почте, без расписки, стало быть, мог и не получить. Не иду. Вторая повестка. Не иду. Потом настало затишье. Летом 1983 года один мой знакомый, Алексей Ковалев, который в то время был начальником телеателье, сказал, что меня хотела бы видеть Вера Телефонникова — вот такая у нее была редкая фамилия, и заведовала она Тушинским телефонным узлом. То есть, как раз в соответствии с фамилией. Я не так давно ставил телефон, отблагодарил ее за скорость натурой (конфеты, косметика, коньяк, в общем — пустяки). Но больше, может быть, она расположилась из-за того, что ей тогда куда-то нужно было срочно, в разные места, я ее повозил. В дороге, как всегда, шутковал. Помню, ей особенно понравились такие шутки:

Вышли в коридор. “Валерий, — говорит она тихо, — ваш телефон “на красных”. Больше ничего сказать не могу, извините”.

Знающие люди объяснили: поставлен на прослушивание. Ну, не страшно. Я всегда исходил из этого, так что ничего не изменилось.

Потом — как ни приду домой, так у подъезда стоит газик-козел, а в нем 4 обалдуя. С утра до ночи. Недели две стоял. Сразу после получения “на красных” вывез весь самиздат из дома. Очень вовремя. Еще через пару дней, вернувшись с дачи, мы обнаружили, что дома был негласный (тайный) обыск (это когда дома никого нет и без всяких протоколов).

В августе 1983-го (без телефонного звонка) вдруг приезжает жена нашего знакомого Михаила Филиппова — Галя, красавица, умница, литературная барышня. Миша тоже молодой, отлично воспитанный, общительный и симпатичный был армейским капитаном, хотя и закончил нечто гражданское электронное. Обоим не было и 30-ти.² И вот Галя рассказывает, плача, что Мишу вызывали на Лубянку и там заставили подписать бумагу, что он брал у нас такие-то и такие книги. Просила его простить, ему угрожали Сибирью и вообще обещали стереть в лагерную пыль, если не подпишет. На следующий день (по ее словам) поехал опять в органы и отказался от своих показаний. Как водится, у Миши взяли “подписку о неразглашении”, но они всё-таки решили нас предупредить. Мы ее успокаивали, как могли.

Тогда я сильно недооценил опасность. Да и не знал, что Марина давала какие-то книги. Я — к ней: какие? Такие-то (Авторханов “Технология власти”, Солженицын “Ленин в Цюрихе”, Аллилуева “20 писем другу”, Валентинов “Мои встречи с Лениным”, Фишер “Жизнь Ленина”, и еще один сборник “Минувшее”). Они — все на месте, он быстро вернул. Ну, думаю, раз книги на месте, то у них нет никаких доказательств. Кто мог тогда знать, что доказательств и не надо. Достаточно показаний Миши. Хотя какие-то следы у Миши нашли: в его столе лежал экземпляр ксерокопии “там-издатской” книги Лидии Чуковской “Записки об Анне Ахматовой”. Было и еще кое-что из “моих” книг. Ксерокопия! Да это ж тогда было чудо, сам аппарат ксерокс мало кто видел и даже мало кто о нем слышал. То была большая государственная тайна.

Кто делал копии? — рыкают на него. А чего спрашивать — дело очевидное: Мишин брат-близнец заведовал в том самом штабе множительной техникой. С ним сразу обошлись круто: свой ведь, первую форму допуска имеет, а таким гадом оказался. Так взяли в оборот, что парень повесился.

Мы тогда не знали об этой трагедии: Галя просила не звонить ради их безопасности. Больше мы не встречались. Позже через третьих лиц узнали: “органам” стало известно о поездке Гали к нам, Мишу разжаловали и сослали в какой-то среднеазиатский гарнизон, Галя поехала с ним...

Через пару дней мне предложили вдруг горячую путевку в Железноводск, куда я через день и отбыл. Вернулся: кто-нибудь звонил? Нет. Никуда не вызывали? Нет. Начались занятия, текучка буден. Вдруг, думаю, забыли? Или отказ Миши от показаний сработал. Или пустяком им показалось. Андропов с его революционными идеями обновления общества к этому времени умер. Не до нас, мол. Но нет, очень даже оказалось до нас. Правда, в сильно ослабленном виде.

Да, идея Андропова провести ряд показательных процессов и завершить идеологическую чистку путем крупных посадок была остановлена. Пришел ему на смену нежилец эмфиземный Константин Устинович Черненко, подписывавший бумаги К.У.Чер. Отсюда его прозвище — “Кучер”. Посему это слово вдруг стали изымать из публикаций и телепередач, заменяя на “извозчик”, “ямщик”, одним словом, “водитель кобылы”. Этот вернулся к брежневскому застойному “бережному отношению к партийным кадрам”. Больше никаких увольнений и бросков на низовку. Не для того, понимаешь, боролись за власть. Но я-то к таковым не относился. Материал был собран, ему нужно было дать ход. Не до суда, как планировалось при Андропове, а так, для острастки. Впрочем, все будет зависеть от того, как поведет себя этот доцент. Полезет в бутылку — можно и посадить.

В начале марта 1984 года меня вызвали в партком, и там парторг доктор физ.-мат. наук Красников довольно буднично и без всякого напряжения в голосе сказал, что к ним “из компетентных органов” (из каких — не сообщил) поступил запрос взять у меня объяснение о моих контактах с неким Михаилом Филипповым.

Я, конечно, сразу понял, в чем дело. Сел, сочинил, стараясь подать Мишу как совершенно далекого от всякой политики, да и от моих интересов человека, и вообще всячески отводил тему от “там-издата”. Принес бумагу в партком.

Кое-кого успело зацепить и в моем окружении. Был исключен из партии Саня Огурцов — большой умница и знаток философии науки (он сейчас в Институте философии). В райкоме, в их внутреннем киоске, накупил кучу дефицитных книг и журналы “Америка” и “Англия”. Так с пачкой подмышкой и вошел на бюро.

— Ответьте, почему вы грубо нарушали партийную этику?

— Как я ее нарушал?

— Вы обсуждали болезнь Андропова (он к тому времени еще был жив) и рассуждали на тему, кто его мог бы заменить.

— В этом нет никакого нарушения.

— Ну, знаете ли! Мы вам вынуждены отказать в вашей апелляции.

— Идите вы на хер!

(Не верят своим ушам)

— Как!? Что вы сказали!? Повторите!

— Идите вы все на хер!!!

И вышел, хлопнув дверью. Уж не знаю, как его не посадили за хулиганство или даже за бандитизм. Вид у него был всегда... ну, как у Василия Блаженного. Какой-то отрешенный и как бы неземной. Волосы растрепаны, борода всклокочена, взор горний. Прозвучавшее было настолько невероятным, что, видимо, решили, будто он сошел с ума. Саня тогда работал в Институте истории естествознания и техники, так его даже не уволили.

Юлия Шрейдера (ныне покойного), кандидата физ.-мат. наук и доктора философии, видного специалиста по информатике, тоже исключили — за то, что он принял католичество. Это особенно бесило: надо же, еврей, да еще и католик! Ладно бы иудаист или православный, а то — еврей-католик! Выкинули без разговоров. Он и апелляцию не подавал. Понимал — бесполезно. Но главное — с работы в ВИНИТИ³ не уволили, только сняли с заведования сектором. Стал он в течение короткого времени главой московской католической общины, в этом качестве был принят папой Иоанном Павлом Вторым, пытался припасть к туфле, но тот не дал, ограничившись целованием руки. В последние годы (он умер в 1998 г.) был профессором Католического колледжа им. Фомы Аквинского. А тогда, как мне казалось, не слишком огорчался.

С ними было проще: они не преподавали. Стало быть, не разлагали молодежь, не сеяли ядовитые зерна неверия в прогрессивность самого лучшего в мире строя. А эти семена давно дали всходы, которые колосились везде. Раз в месяц нас собирали на лекции по повышению квалификации в здании Высшей Партийной Школы. Там, для пущего привлечения, всегда продавали журналы “Америка” и “Англия”. Картина: на трибуне лектор ЦК, долдонящий о преимуществах социализма и о том, как весь мир все шире переходит в его лагерь, а все 400 человек склонились над журналами и читают их. Особенно красив был пейзаж с балкона.

Как-то сидим на этих “политзанятиях”, докладывает известный экономист и эколог (впрочем, этого слова тогда не употребляли) Анучин В.А., автор книги “Основы природопользования”. Вот это был перформанс! Первый и последний раз. Он говорил очень эмоционально.

— Понастроили гидростанций на Волге. Каскад, видите ли! А ведь произошло затопление огромных площадей — половина Франции. Разве можно строить плотины на равнинных реках? Это же преступление! Красная рыба не может пройти из Каспия на нерест, наши потери (цифры). Шахты в подмосковных угольных бассейнах и даже Донбассе стали затапливаться (цифры потерь). Так что эта якобы самая дешевая и бесплатная электроэнергия обходится нам дороже самой дорогой (цифры). Мы потеряли половину заливных лугов! Наши потери в животноводстве (цифры и цифры). Коровы снизили удои. Буренка — она же политически неграмотная. И просто неграмотная. Она ведь не читает постановления партии и правительства про заботу о крупном рогатом скоте и повышение своей удойности. Ну, неблагодарная скотина, что с нее возьмешь!

Председательствовал какой-то партийный чин из горкома (кажется, завотделом науки) с неприличной фамилией Малофеев. Он сделал вид, что у него схватило живот, и быстро вышел. Анучин проводил его ухмылкой.

— Не бойтесь. Я веду занятия в ЦК и в Совмине. Я там еще и не такое им говорю.

Не знаю, чем закончилось для Анучина это феноменальное выступление.

А надо мной сгущались тучи. В партком вызвали нашего преподавателя Куфтырева: “Дайте показания на Лебедева”. Он: “Ничего, кроме хорошего, написать не могу”. “Пишите”. Написал. Потом — Сергея Половинкина. Тот же результат. Требование не разглашать сам факт вызова. Они мне все тут же сообщили. В общем, многих вызывали. Инициатором всего действа был не партком. Он сам получал указания из Мытищинского горкома (наш институт формально был по партийной линии приписан к нему). Впрочем, один вызванный таки дал “нужные показания”. То был N. (его хорошо знают в философском мире, посему не буду называть имени — не хочу, чтобы он как-то пострадал, хотя бы потому, что писал он не добровольно, а под диктовку “органистов”). У нас на кафедре служил на полставки.

В марте 1984 года меня вызвали в горком. В кабинете сидели двое. Один назвался именем-отчеством, — (скорее всего вымышленным), чем-то вроде Станислава Борисовича — ни фамилии, ни должности. Второй вообще не представился. Первый, как потом выяснилось, был начальником КГБ Мытищ. Второй, как видно, — за компанию. На мой вопрос о фамилиях “собеседников” “Станислав Борисович” ответствовал, что это не имеет никакого отношения к делу, а имеет исключительно лишь то, откуда я взял книги, о которых сообщил “компетентным органам” капитан Михаил Филиппов.

Я уже продумывал, что и как отвечать на этот вопрос. Тогда в ходу была расхожая версия: дал почитать такой-то. А этот “такой-то” уже умер. Или — эмигрировал. Выходило хорошо: вроде, и искренен, на вопросы отвечаешь и никого не закладываешь. Уловка эта давно была известна “органам”. Не только это меня останавливало. Были просто технические трудности: нужно было подыскать такого фигуранта, которые бы умер или эмигрировал в зазоре между августом 1983 года и мартом 1984 (в эти годы эмиграция фактически прекратилась). У меня таких знакомых не было. Но не это главное. Главное: ссылка на “кого-то” не была выходом из положения. Ладно, “такой-то” уехал. Или, не дай Бог, умер. А книги где? Тогда же и отдали “такому-то?” Ладно, кому еще давали читать, кроме Филиппова? Больше никому? Тэк-с. Хватит и одного. Тут вот ведь какая шутка: по его показаниям, книги давала читать ваша жена. Стало быть, вот вам и распространение антисоветской литературы. Статья 190, три года лагерей. Не угодно ли? И вам столько же за хранение.

Получалось, признание в получении этих книг делало ситуацию гораздо хуже: не только я мог бы пострадать, но и Марина. Причем — весьма сильно. Посему я принял решение согласно старой зэковской русской традиции: полная несознанка. Никаких “этих книг” у меня не было. Что-то где-то о некоторых из них слышал. Где — не помню. Кажется, случайно по радио. Крутил ручку приемника, искал станции — вдруг говорят. Неинтересно. Пропустил мимо ушей. Самое-то главное: книги у Филиппова не изъяты. Стало быть — улик нет.

Потом я прикидывал, были ли лучшие способы защиты? Вот мог быть такой, красивый. “Да, я читал книги. А как вы полагаете, философ не должен читать и быть в курсе событий? Ладно, судите за чтение книг. Где брал? Вопрос неэтичный, отвечать на него не буду”. Да, романтично. Но — сразу же останавливало все то же соображение: Марину тоже привлекут. И могут дать даже больше — за создание антисоветской организации (двое ведь) — это уже 70-я статья, 7 лет лагерей и 5 “по рогам”. А у нас дочь, которой нет и двух лет. Старые родители. Нет, лучше не умничать. По-народному, по-старинному: знать ничего не знаю, ведать не ведаю.

Вот в таком духе и повел разговор. “Станислав Борисович” все про одно: откуда у вас эти книги?

— Никаких “этих книг” у меня не было.

— А показания Филиппова?

— Не знаю, откуда он это придумал, может быть, на него оказывали давление? К тому же показаний одного свидетеля мало. Нужно хотя бы двоих.

— Это вы, товарищ Лебедев, не беспокойтесь. Если понадобится, мы вам хоть десятерых свидетелей представим (это было сказано дословно).

— Ну, если так, то тогда любые мои слова бесполезны. Десять ваших свидетелей всегда могут мои слова опровергнуть.

— Верно понимаете свое положение. Скажите-ка нам, почему у вас столько сомнительных знакомых?

— Каких это?

— Да вот (смотрит в свою папку) — некий Альбрехт, арестованный за распространение антисоветских измышлений.

— Я его не знаю. Видел один раз случайно.

— Где?

— В какой-то компании, не помню уж какой.

— А он говорит, что вас знает. Дома у вас был.

— Вполне возможно. Не помню. Меня знают многие тысячи людей — я же четверть века веду занятия и читаю лекции в домах ученых.

— У вас часто бывал Филиппов. Вы при нем не раз заводили антисоветские разговоры.

— Филиппов бывал совсем не часто. За все время, может быть, раза три-четыре. И всегда только по делам кооператива. Никаких антисоветских разговоров я с ним не заводил. И вообще я хотел бы увидеть его показания.

— А я вам зачитаю. Слушайте: “Бывая в доме у Лебедева, я убедился, что он отрицательно относится к советской власти. Лебедев не одобряет политику партии. Он глумится над решениями партийных органов. Когда его жена Марина давала мне книги, он всегда меня предупреждал: если кто увидит книги, скажи, нашел в парке на скамеечке”. Так что у нас есть достаточно оснований привлечь вас к уголовной ответственности. Кстати, почему вы не являлись на допросы по повесткам, как раз по делу этого Альбрехта?

— Никаких повесток не получал. А что касается показаний Филиппова, вы же смотрите: он говорит, что книги давала моя жена, а наставление про скамеечку почему-то давал я. Наверное, я бы при этом мог сам и книги давать. А то как-то странно получается: жена выдает книги, а я стою рядом и инструктирую. Никто таких книг не давал, так как у нас их никогда не было. (Забегая вперед, сообщу тут, что вот эта формула “он всегда меня предупреждал: если кто увидит, скажи, нашел в парке на скамеечке” потом кочевала во всех официальных справках — от справки для нашего парткома до справки для ЦК за подписью начальника КГБ по Москве и Московской области Алидина).

— Что это у вас за знакомый — Виктор Лифшиц, арестованный за валюту и антисоветские фильмы (сын генерала, большой любитель джаза, сейчас давно живет в Скандинавии)?

— Знаю его только по бане, он иногда приходил туда. Никаких общих дел у меня с ним не было.

— Так, не было. А с Михаилом Середой, тоже арестованным?

— Никаких дел, кроме ремонтных. Он хорошо знал и разбирался в электронике. Несколько раз смотрел мой магнитофон (книги у него тоже водились, были у него контакты с какой-то диссидентской группой христиан из Обнинска, а взяли его формально за то, что, будучи начальником электронной лаборатории, часть работы делал дома, для чего приносил с работы какие-то приборы. Вот “за хищение” и посадили. Это при том, что он всегда делал записи в журнале, что такой-то прибор взял для продолжения работы).

— А Алексей Ковалев? Его тоже арестовали. Это тот самый “правозащитник?” Вон, какие мерзкие стишки сочинял (смотрит в папку): Отошел он с тоской от в решетках оконца, / И проклял свою жизнь в этом городе Солнца. Что это за стихи такие?! Это же антисоветский бред. Откуда у вас такие знакомые?

— Не знаю, про какого правозащитника вы говорите. Алексей Ковалев никакой не правозащитник, я его узнал как заведующего телеателье, когда приносил в ремонт телевизор (эта путаница между диссидентом Сергеем Ковалевым и Алексеем Ковалевым продолжалась долго — вплоть до комиссии ЦК). Таких знакомых и у вас, Станислав Борисович, наберется много. Например, вы едете по эскалатору, а навстречу вам поток пассажиров. Вы их видите, они — вас. Можно считать вас знакомыми.

— Вы, товарищ Лебедев, не умничайте. Мы доложим на бюро о вашей неискренности перед партией.

1 С сентября 1977 года я работал на работал на кафедре философии Московского физико-технического института.

2 История нашего знакомства такова. Летом 1980-го мы вступили в жилищно-строительный кооператив в Чертаново, я был там секретарём правления, а жене Марине предложили поработать бухгалтером. Пока он строился, через год удалось получить квартиру в другом, уже готовом, ближе к друзьям и родителям, в Строгино. Миша Филиппов заменил меня на посту секретаря кооператива. Марина продолжала работать бухгалтером. Миша был “бесквартирным офицером” и поэтому приезжал к нам домой по разным кооперативным делам. В армии он служил на ЭВМ, да не где-нибудь, а в штабе противовоздушной обороны в Перхушково.

3 ВИНИТИ — Всесоюзный Институт Научной и Технической Информации

продолжение следует